Образ Григория Отрепьева в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»
«Борис Годунов» - первый крупный опыт А.С. Пушкина в драматургии. Трагедия создана на историческом материале. Действие в произведении происходит в 1598-1605 г.- в так называемое Смутное время. Одним из главных героев трагедии является Гришка Отрепьев, который в истории России занимает неоднозначное место (см. Приложение).
Кажется, что с точки зрения антропонимики образ Григория Отрепьева в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» не может вызвать интереса, потому что драматург не придумал своему герою именование, ведь этот герой является историческим лицом. Но нам интересна номинационная цепочка данного персонажа.
Лжедмитрий (Григорий, Гришка, Димитрий, Самозванец) - беглый инок Григорий Отрепьев, объявляющий себя царевичем Димитрием и захватывающий власть в Москве. Факты почерпнуты Пушкиным в основном из 10-го и 11-го томов «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина. Подхватывая карамзинскую версию событий (временное торжество Самозванца предопределено злодейским убийством по приказу Годунова юного наследника-царевича), Пушкин переосмысливает образ Лжедмитрия I. Его Лжедмитрий - не романтический гений зла и не просто авантюрист; это авантюрист, спровоцированный на авантюру; это актёр, блестяще сыгравший чужую роль, которую оставили без исполнителя. Лжедмитрий вызван к жизни внутрироссийским грехом - и только использован врагами России, поляками и иезуитами, во вред ей. Именно поэтому Лжедмитрий введён в действие лишь в пятой сцене («Ночь. Келья в Чудовом монастыре»), когда уже ясно, что Борис Годунов - злодей и узурпатор власти. Больше того, именно в этой сцене мудрый летописец Пимен (чьим келейником изображён будущий Лжедмитрий, девятнадцатилетний инок Григорий, из галицкого рода бояр Отрепьевых, постригшийся «неведома где», до прихода в Чудов живший в суздальском Евфимьевском монастыре) окончательно разъясняет и зрителю, и самому Отрепьеву нравственно-религиозный смысл происходящих событий: «Прогневали мы Бога, согрешили: /Владыкою себе цареубийцу /Мы нарекли». Выведав у Пимена подробности угличского убийства, Григорий (которого бес уже мутит сонными «мечтаниями») решается на побег. В сцене «Корчма на литовской границе» Григорий появляется в обществе бродячих чернецов; он на пути к своим будущим союзникам - полякам. Являются приставы; грамотный Григорий по их просьбе читает вслух приметы беглого инока Отрепьева; вместо своих собственных черт («…» ростом «…» мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая») называет приметы пятидесятилетнего жирного монаха Мисаила, сидящего тут же; когда же Варлаам, почуяв неладное, по слагам пытается прочесть бумагу, Григорий «стоит потупя голову, с рукою за пазухой», потом выхватывает кинжал и бежит через окно. В сцене одиннадцатой («Краков. Дом Вишневецкого»). Лжедмитрий кажется себе и зрителю хозяином положения; ведёт себя как настоящий политик, обещая каждому именно то, о чём тот мечтает. (Иезуитскому patery Черниковскому - «католизацию» России в два года; литовским и русским воинам - борьбу за общее славянское дело; сыну князя Курбского - примирение с Отечеством всего рода славянского изменника; опальному боярину Хрущову - расправу с Борисом; казаку Кареле - возвращение вольности донским казакам). Но уже в двенадцатой сцене («Замок воеводы Мнишка в Самборе») в диалоге отца прекрасной Марины и Вишневецкого, чьим слугою был Григорий, прежде чем «на одре болезни» объявил себя царевичем, проскальзывает намёк на несамостоятельность, «орудийность» авантюрного героя. «и вот / Всё кончено. / Уж он в её (Марининых) сетях». В следующей сцене («Ночь. Сад. Фонтан») во время свидания с Мариной это неприятное открытие вынуждает сделать и сам Лжедмитрий. Объявив Марине о своём самозванчестве и предложив ей просто свою любовь, без претензии на «царственную власть», он выслушивает угрозу разоблачения и с горечью восклицает: «Димитрий я иль не - что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». Отныне Лжедмитрий - именно предлог, повод; человек, по собственной воле занявший место, лишившее его собственной воли. С дороги, избранной им, ему теперь не дадут свернуть. Эта сцена ключевая, кульминационная для сюжетной линии Самозванца. Точно так же, как для сюжетной линии Бориса Годунова кульминационной окажется пятнадцатая сцена («Царская дума»). И там, и тут беззаконным властителям - будущему и нынешнему - сама судьба указывает на решение, которое может остановить кровавый ход событий. Достаточно Лжедмитрию отказаться от власти ради любви; достаточно Борису принять предложение Патриарха перенести мощи убиенного царевича из Углича в Москву - и смута уляжется. Но в том и дело, что такое решение для них уже невозможно - по одной и той же причине. Покусившись на власть по собственному произволу, они не властны освободиться от безличной власти обстоятельств. Конечно, мистическая вера в себя и своё предназначение, в «счастливую звезду» не покидает Лжедмитрия и после разговора с Мариной. В сценах восемнадцатой и девятнадцатой, «Севск» и «Лес», Лжедмитрий изображён истинным вождём: сначала он уверен в победе, несмотря на абсолютное неравенство сил; затем - совершенно спокоен после тяжкого поражения. Самозванца более огорчает потеря любимого коня, чем потеря войска, - так что его воевода Григорий Пушкин не в силах удержаться от восклицания: «Хранит его, конечно, Провиденье!». И всё-таки нечто важное и трагически-неразрешимое в характере и судьбе Лжедмитрия после тринадцатой сцены появляется. Он не в силах избавиться от мысли, что ведёт русских против русских; что в жертву своей затее, в оплату годуновского греха приносит ни больше ни меньше, как родное Отечество. Об этом он говорит в сцене четырнадцатой («Граница Литовская (1604 года, 16 октября)») с князем Курбским-младшим.
О том же свидетельствует его финальное восклицание после одержанной победы в сцене шестнадцатой («Равнина близ Новгород - Северского (1604 года, 21 декабря)»): «Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!» И кончает Лжедмитрий (которого после девятнадцатой сцены читатель(зритель) более не видит) тем же, чем некогда начал Годунов: детоубийством, устранением законного наследника престола, юного царевича Феодора и его сестры Ксении (действует Лжедмитрий руками приближённых во главе с Масальским, но и Борис Годунов тоже действовал руками Битяговских). Следующая затем финальная ремарка трагедии (Мосальский. «…» Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович! Народ безмолвствует») может быть истолкована различно - и как свидетельство народного отрезвления, и как очередное проявление народного равнодушия. (В первом варианте финал был принципиально иным-народ приветствовал нового царя, как некогда приветствовал воцарение Годунова). В любом случае это молчание означает, что Лжедмитрий лишился главного источника своей силы - поддержки мнения народного.
Пушкин относится к своему Лжедмитрию принципиально иначе, чем к Борису, что отразилось в номинационной цепочке данного героя. Лжедмитрий всякий раз именуется в ремарках по-разному. При подсчёте частотности использования того или иного именования героя трагедии Пушкина выяснилось, что Григорием его именуют 24 раза, 50 раз - Самозванцем, 2 - Лжедмитрием; 29 раз - Димитрием (см. Приложение), причём дважды автор называет своего героя Димитрием без унизительной приставки «лже», как бы удивлённо признавая возможность преображения беглого инока Отрепьева в «настоящего» царевича. Первый раз эта «обмолвка» происходит в сцене у фонтана, когда герой внезапно исполняется истинно царским духом и восклицает: «Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла «…» Царевич я «…». Второй - после битвы близ Новгород-Северского, когда победитель по-царски великодушно и милостиво приказывает трубить и щадить отбой русскую кровь.
Понять природу образа Самозванца, везде разного, с «психологической» точки зрения невозможно. Но драматургически образ Самозванца строится не на психологических причинах, а на сверхличных целях. Это - артист, играющий отведённую ему в истории роль: субъективно он действует по собственной инициативе и по собственным побуждениям, но объективная, драматургическая логика его действий-неведомая ему логика предназначенности, которая мечтается ему самому. Григорий живёт не в «большом времени», а в своём собственном мире. Он монологичен и эгоцентричен, слышит не то, что ему говорят («Не сетуй, брат, что рано грешный свет поникнул ты…»), а то, что ему нужно и хочется слышать: из духового увещания он берёт только то «мирское», что может послужить «игре» его «младой крови». И в конце сцены, когда Пимен торжественно передаёт Григорию, «просветившему» разум грамотой, свою миссию свидетеля Истории («Тебе свой труд передаю»), - оказывается, что действие давно ушло в другую сторону, Григорий избрал себе другую миссию - миссию «вершителя» Истории. Как только Самозванец отклонятся от предназначенной ему исторической роли, как только не на шутку увлекается Мариной и с истинно русской безоглядностью готов ради любви пожертвовать целым царством, так и плывущим ему в руки, - на помощь ходу вещей приходит сама Марина. Ни на минуту не задумываясь о целях правды и справедливости, повинуясь лишь честолюбию, она возвращает Самозванца на определённый ему путь. Именно в этой сцене происходит таинственное как бы соприкосновение Самозванца с духом убитого царевича - и автор даёт понять это беспрецедентным в драматургии способом (равным чёткому режиссерскому указанию): меняя наименование действующего лица:
Димитрий
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла…
Быть может здесь он в глубине души по-настоящему осознаёт, что кроме честолюбия у него есть и некая миссия. В ходе действия Пушкин режиссерски материализует призрак, воскрешает царевича. В келье и корчме мы видим Григория, в Кракове он - Самозванец; в сцене у фонтана он-Димитрий, и снова Димитрий в сцене битвы, когда, появляясь «верхом», призывает «щадить русскую кровь»; на эту вершину он всходит как раз перед сценой у собора. Сразу после сцены с Юродивым снова появляется Самозванец, а в следующей сцене, «Лес», он уже Лжедмитрий - после чего он исчезает, и всё дальнейшее совершается как бы уже само, без него. Впрочем, он не исчезает. Он засыпает. В первый раз мы видим его в келье - он спит. Сон в келье был тревожен: «враг меня мутил»; сон в лесу - беспечен, об этом говорит Гаврила Пушкин. Сон в келье - накануне славы; сон в лесу-накануне бесславия. Ремарка к сцене в келье гласит: «Отец Пимен, Григорий спящий»; ремарка к «Лесу» - ироническое эхо: «В отдалении лежит конь издыхающий». Как Иуда, которому было сказано: «что делаешь, делай скорее», - Григорий выполнил миссию, к которой оказался пригоден. Он хотел сделать правду своею служанкой - и сам стал её послушным орудием; пути правды и здесь оказались неисповедимы, энергия событий - неподвластной эгоистическим целям.
Особое отношение Пушкина к Григорию Отрепьеву можно увидеть в его набросках предисловия к «Борису Годунову » («А.С. Пушкин об искусстве», т. 1, М., «Искусство», 1990, стр. 246), где автор называет своего героя Дмитрием: «…любовь весьма подходит к романическому и страстному характеру моего авантюриста, я заставил Дмитрия влюбиться в Марину…в Дмитрии много общего с Генрихом IV. Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив…». Вполне вероятно, что личность Гришки Отрепьева повлияла на появлении пословицы «Горе, горе, что муж Григорий, хоть бы болван, да Иван» (см. Даль В.И. «Пословицы русского народа», М., Худ. лит-ра, 1984, стр. 67), в которой мы видим отношение народа к этому историческому персонажу.
Д.В.Одинокова |
П р и м е ч а н и я | ||
1 | Об этом см.: Белинский В.Г. «Борис Годунов». Собр. соч. в 9 т. - Т.6. - М., 1981; Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. - М., 1955. - С. 120-131; Алексеев М.П. Сравнительно-исторические исследования. - Л., 1984. - С.221-252. | |
2 | Об этом говорит название пьесы, в черновом варианте (См. письмо П.А.Вяземскому от 13 июля 1825 г. Из Михайловского в Царское Село. - Полн. собр. соч. в 10 т. - Т.10. - Л., 1979. - С.120) сформулированное следующим образом: «Комедия о настоящей беде Московскому Государству, о ц<аре> Борисе и о Гришке Отр<епьеве> писал раб божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333, на городище Ворониче»), а чуть позже (в беловом списке) переделанное в «Комедия о Царе Борисе и о Гришке Отрепьеве». | |
3 | Об этом более подробно см.: Платонов С.Ф. Борис Годунов. - Петроград, 1921. - С.3-6. | |
9 | См., например: «Иное сказание» // Русское историческое повествование XVI-XVII веков. - М., 1984. - С.29-89; «Из Хронографа 1617 года» // Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI- начало XVII веков. - М., 1987. - С.318-357; Иов. «Повесть о житии царя Федора Ивановича» // Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI- начало XVII веков. - М., 1987. - С.74-129. | |
10 | См., например: Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. - М., 1972. - С.263. Белинский В.Г. «Борис Годунов». Собр. соч. в 9 т. - Т.6. - М., 1981.- С.433. | |
11 | См., например: Базилевич К.В. Борис Годунов в изображении Пушкина. // Исторические записки. - Т.1. - М., 1937; Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. - М.; Л., 1953; Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. - М., 1955. | |
12 | Белинский В. Г. «Борис Годунов». Собр. соч. в 9 т. - Т.6. - М., 1981. - С.427-453. | |
13 | Были попытки вообще снять это противостояние, сведя все происходящее к реализации некоего принципа - принципа Божественного возмездия детоубийце (об этом говорил Н.Карамзин) или исторического закона, который подразумевает неизбежный крах самодержавия. Фигуры Бориса и Самозванца в такой ситуации становятся заменяемыми, а главной целью трагедии признается демонстрация принципиальной важности роли народных масс в истории. Об этом см.: Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. - М.; Л., 1953. - С.127-128, 131-132; Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. - М., 1955. - С.120-131; Алексеев М.П. Сравнительно-исторические исследования. - Л., 1984. - С.221-252; Рассадин С.Б. Драматург Пушкин. - М., «Искусство», 1977. | |
14 | О сопоставление фигур Бориса и Самозванца более подробно см.: Турбин В.Н. Характеры самозванцев в творчестве Пушкина.// Филологические науки. - 1968. - N 6. - С.88. | |
15 | Более подробно об этом см.: Вальденберг В. Древнерусские учения о пределах царской власти. Очерк русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII века. - Пг., 1916; Дьяконов М. Власть московских государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси до к.XVI века. - СПб., 1889; Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Успенский Б.А. Избранные труды. - Т.I. - М., 1996. - С.142-166; Успенский Б.А. Царь и Бог (семиотические аспекты сакрализации монарха в России)// Успенский Б.А. Избранные труды. - Т.I. - С.204-311. | |
16 | Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 10 т. - Т.5. - Л., 1978. - С.231. | |
17 | Подобную точку зрения высказывал В.Н.Турбин. Он говорил о том, что в этом случае происходит своеобразный обмен и слияние, кооперация - один человек, с одной стороны, уничтожил себя, отдав кому-то, поскольку самозванчество - это, прежде всего, отречение от себя самого, уничтожение своего прошлого и своей судьбы, а с другой - уничтожение компенсируется тем, что он начал существовать в облике некоего кентавра, в котором имя от одного, а личность от второго. Об этом см.: Турбин В.Н. Характеры самозванцев в творчестве Пушкина // Филологические науки. - 1968. - N 6. - С.91. |
В данном произведении А.С. Пушкин описывает период Смутного времени в России на тот момент, когда пришел конец эпохе правления династии Рюриковичей. Престол переходит в распоряжение семьи Романовых. Образ и характеристика Григория Отрепьева в трагедии Пушкина ‹‹Борис Годунов›› с цитатами является центральным. Григорий известен тем, что смог занять царский трон, выдавая себя за законного наследника.
Григорий Отрепьев – самозванец. Беглый инок. Исторический прототип – Лжедмитрий I.
Образ
Григорий молодой парень двадцати лет от роду. При рождении был назван Юрием. Происходит из небогатого боярского рода. Подростком мотался по разным монастырям. После долгих мытарств оказывается в Чудовом монастыре. Является учеником духовного наставника Пимена.
Отрепьев невысокого роста. Достаточно крепкого телосложения. Рыжеволосый с ясными, голубыми глазами. Лицо парня портят бородавки, рассыпанные в хаотичном порядке.
На окружающих производил приятное впечатление. Был приветлив и дружелюбен со всеми.
Он не красив, но вид его приятен и царская порода в нем видна
А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая...
Характеристика
Будучи авантюристом по натуре, Григорий услышав от Пимена историю о царевиче Дмитрии, случившуюся двенадцать лет назад, решил использовать ее себе на благо. Царевич был убит по приказу Годунова. Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Грише. Почему бы не испытать судьбу, если она дает такой шанс.
Зачем и мне не тешиться в боях, не пировать за царской трапезой?
Сообразительный монах решает прикинуться убиенным Дмитрием. Он покидает монастырь и сбегает в Литву. Обладая врожденным даром убеждения он каким-то образом заставил поверить короля государства в то, что он и есть Дмитрий, наследник престола.
Я знаю только то, что в Кракове явился самозванец и что король и паны за него...
В Литве Гришка знакомится с Мариной Мнишек и влюбляется в нее. В порыве чувств он разоткровенничался, открыв девушке всю правду и признавшись ей, что он самозванец. Марина оторопела от такой новости, но секрет обещает хранить. Ради Марины Григорий готов отказаться от своей затеи. Одно ее слово, но девушка решила использовать любовь Отрепьева себе на пользу. Она напоминает ему о долге перед государством, напоминая, что может открыть его секрет в случае отказа. Теперь он не вправе уйти с политической арены. Она подтолкнула его к решительным действиям, заставляя принять попытку завладеть троном.
А хочешь ли ты знать, кто я таков? Изволь, скажу: я бедный черноризец...
Любовь, любовь ревнивая, слепая, одна любовь принудила меня все высказать...
В лице правителя Сигизмунда он заручается военной поддержкой и движется на Москву. Армия противника оказалась сильнее. Войско Лжедмитрия терпит крах. Тем временем Годунов умирает. Отрепьев делает повторную попытку занять престол. Он избавляется от наследника и матери Федора. Григорий становится новым правителем государства, но ненадолго. До народа быстро дошло, что он ничуть не лучше других и отказался славить новоиспеченного государя.
Лжедимитрий (Григорий, Гришка, Димитрий, Самозванец)
БОРИС ГОДУНОВ
Трагедия (1824—1825, опубл. 1831)
Лжедимитрий (Григорий, Гришка, Димитрий, Самозванец) — беглый инок Григорий Отрепьев, объявляющий себя царевичем Димитрием и захватывающий власть в Москве. Факты почерпнуты Пушкиным в основном из 10-го и 11-го томов «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Подхватывая карамзинскую версию событий (временное торжество Самозванца предопределено злодейским убийством по приказу Годунова юного наследника-царевича), Пушкин пререосмысливает образ Лжедимитрия I.
Его Л. — не романтический гений зла и не просто авантюрист; это авантюрист, спровоцированный на авантюру; это актер, блестяще сыгравший чужую роль, которую оставили без исполнителя. Л. вызван к жизни внутрироссийским грехом — и только использован врагами России, поляками и иезуитами, во вред ей.
Именно поэтому Л. введен в действие лишь в пятой сцене («Ночь. Келья в Чудовом монастыре»), когда уже ясно, что Борис Годунов — злодей и узурпатор власти. Больше того, именно в этой сцене мудрый летописец Пимен (чьим келейником изображен будущий Л., девятнадцатилетний инок Григорий, из галицкого рода бояр Отрепьевых, постригшийся «неведомо где», до прихода в Чудов живший в суздальском Евфимьевском монастыре) окончательно разъясняет и зрителю, и самому Отрепьеву нравственно-религиозный смысл происходящих событий. «Прогневали мы Бога, согрешили: / Владыкою себе цареубийцу/ Мы нарекли». Выведав у Пимена подробности угличского убийства, Григорий (которого бес уже мутит сонными «мечтаниями») решается на побег. В сцене «Корчма на литовской границе» Григорий появляется в обществе бродячих чернецов; он на пути к своим будущим союзникам — полякам. Являются приставы; грамотный Григорий по их просьбе читает вслух приметы беглого инока Отрепьева;,вместо своих собственных черт («...ростом <...> мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая») называет приметы пятидесятилетнего и жирного монаха Мисаила, сидящего тут же; когда же Варлаам, почуяв неладное, по складам пытается прочесть бумагу, Григорий «стоит потупя голову, с рукою за пазухой», потом выхватывает кинжал и бежит через окно.
В сцене одиннадцатой («Краков. Дом Виш-невецкого») Л. кажется себе и зрителю хозяином положения; ведет себя как настоящий политик, обещая каждому именно то, о чем тот мечтает. (Иезуитскому патеру Черниковскому — «католизацию» России в два года; литовским и русским воинам — борьбу за общее славянское дело; сыну князя Курбского — примирение с Отечеством всего рода славянского изменника; опальному боярину Хрущеву — расправу с Борисом; казаку Кареле — возвращение вольности донским казакам.) Но уже в двенадцатой сцене («Замок воеводы Мнишка в Самборе») в диалоге отца прекрасной Марины и Вишневецкого, чьим слугою был Григорий, прежде чем «на одре болезни» объявил себя царевичем, проскальзывает намек на несамостоятельность, «орудийность» авантюрного героя. «...и вот / Все кончено. / Уж он в ее [Марининых] сетях».
В следующей сцене («Ночь. Сад. Фонтан») во время свидания с Мариной это неприятное открытие вынуждает сделать и сам Л. Объявив Марине о своем самозванчестве и предложив ей просто свою любовь, без претензии на «царственную власть», он выслушивает угрозу разоблачения и с горечью восклицает: «Димитрий я иль нет — что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». Отныне Л. — именно предлог, повод; человек, по собственной воле занявший место, лишившее его собственной воли. С дороги, избранной им, ему теперь не дадут свернуть. Эта сцена ключевая, кульминационная для сюжетной линии Самозванца. Точно так же, как для сюжетной линии Бориса Годунова кульминационной окажется пятнадцатая сцена («Царская дума»). И там, и тут беззаконным властителям — будущему и нынешнему — сама судьба указывает на решение, которое может остановить кровавый ход событий. Достаточно Л. отказаться от власти ради любви; достаточно Борису принять предложение патриарха перенести мощи убиенного царевича из Углича в Москву — и смута уляжется. Но в том и дело, что такое решение для них уже невозможно — по одной и той же причине. Покусившись на власть по собственному произволу, они не властны освободиться от безличной власти обстоятельств.
Конечно, мистическая вера в себя и свое предназначение, в «счастливую звезду» не покидает Л. и после разговора с Мариной. В сценах восемнадцатой и девятнадцатой («Севск» и «Лес») Л. изображен истинным вождем: сначала он уверен в победе, несмотря на абсолютное неравенство сил; затем — совершенно спокоен после тяжкого поражения. Самозванца более огорчает потеря любимого коня, чем потеря войска,— так что его воевода Григорий Пушкин не в силах удержаться от восклицания: «Хранит его, конечно, Провиденье!» И все-таки нечто важное и трагически-неразрешимое в характере и судьбе Л. после тринадцатой сцены появляется. Он не в силах избавиться от мысли, что ведет русских против русских; что в жертву своей затее, в оплату годуновского греха приносит ни больше, ни меньше, как родное Отечество. Об атом он говорит в сцене четырнадцатой («Граница
Литовская (1604 года, 16 октября)») с кн. Курбским-младшим. (Вообще образ Курбского, уверенного, что идет умирать за Святую Русь, за «своего надежу-государя», и счастливо заблуждающегося до самой смерти, служит резким контрастом Л., который ведает, что творит.) О том же свидетельствует его финальное восклицание после одержанной победы в сцене шестнадцатой («Равнина близ Новогород-Северского (1604 года, 21 декабря)»): «Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!» И кончает Л. (которого после девятнадцатой сцены читатель (зритель) более не видит) тем же, чем некогда начал Годунов: детоубийством, устранением законного наследника престола, юного царевича Феодора и его сестры Ксении. (Действует Л. руками приближенных во главе с Масальским, но и Борис Годунов тоже действовал руками Битяговских.) Следующая затем финальная ремарка трагедии («Мосальский. <...> Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович! Народ безмолвствует») может быть истолкована различно — и как свидетельство народного отрезвления, и как очередное проявление народного равнодушия. (В первом варианте финал был принципиально иным — народ приветствовал нового царя, как некогда приветствовал воцарение Годунова.) В любом случае это молчание означает, что Л. лишился главного источника своей силы — поддержки мнения народного.
Пушкин относится к своему Л. принципиально иначе, чем к Борису. Л. всякий раз именуется в ремарках по-разному. То — Григорием, то— Самозванцем, то— Л.; но дважды автор называет своего героя Димитрием без унизительной приставки «лже», как бы удивленно признавая возможность преображения беглого» инока Отрепьева в «настоящего» царевича. Первый раз эта «обмолвка» происходит в сцене у фонтана, когда герой внезапно исполняемся истинно царским духом и восклицает; «Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла <...> Царевич я...». Второй — после битвы близ Новгород-Северского, когда победитель по-царски великодушно и милостиво приказывает трубить отбой и щадить русскую кровь.
2.Поэзия и проза Пастернака.
3.Стилистические ресурсы морфологии современного русского языка (глагол).
_____________________________________________________________________________
1.«Борис Годунов» Пушкина и образ Лжедмитрия в русской литературе 18-19 веков.
1. Проблема историзма
Свою трагедию Пушкин посвятил памяти Карамзина, умершего в 1826 г. и не успевшего познакомиться с пушкинской пьесой. Это нисколько не значило, что Пушкин разделял историческую концепцию Карамзина - ультрамонархическую и морально-религиозную. Пушкин, несмотря на кардинальное разногласие свое с Карамзиным по политическим и обще-историческим вопросам, глубоко уважал знаменитого историка за то, что тот не искажал фактов в угоду своей реакционной концепции, не скрывал, не подтасовывал их, - а только по-своему пытался их истолковать. «Несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутых верным рассказом событий», - так называл Пушкин эти морально-религиозные и монархические рассуждения Карамзина. Он верил в объективность приводимых историком фактов и высоко ценил его научную добросовестность. «“История государства Российского” есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека», - писал он.
Полная цитата: Появление «Истории государства Российского» (как и надлежало быть) наделало много шуму и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц, чего не ожидал и сам Карамзин. Светские люди бросились читать историю своего отечества. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом. Несколько времени нигде ни о чем ином не говорили. Признаюсь, ничего нельзя вообразить глупее светских суждений, которые удалось мне слышать; они были в состоянии отучить хоть кого от охоты к славе. Одна дама (впрочем, очень милая) , при мне открыв вторую часть, прочла вслух: «Владимир усыновил Святополка, однако ж не любил его... Однако! зачем не но? однако! чувствуете ли всю ничтожность вашего Карамзина?» В журналах его не критиковали: у нас никто не в состоянии исследовать, оценить огромное создание Карамзина. Каченовский бросился на предисловие. Никита Муравьев, молодой человек, умный и пылкий, разобрал предисловие (предисловие!). Михаил Орлов в письме к Вяземскому пенял Карамзину, зачем в начале своего творения не поместил он какой-нибудь блестящей гипотезы о происхождении славян, то есть требовал от историка не истории, а чего-то другого. Некоторые остряки за ужином переложили первые главы Тита Ливия слогом Карамзина; зато почти никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет, во время самых лестных успехов, и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Примечания к русской истории свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно заключен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению. Многие забывали, что Карамзин печатал свою «Историю» в России, в государстве самодержавном; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Повторяю, что «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека. (Извлечено из неизданных записок.)
Особенность историзма Пушкина заключается в его умении видеть историю как процесс сложения индивидуальных воль, причём результат не равен простой сумме.
Годунов злодейски убил младенца Димитрия. Димитрий живёт в памяти Бориса Годунова и народа - это вызывает Лжедмитрия, который является ещё большим злодеем (самозванство, отрицательный пафос деятельности). Казалось бы, тень убитого Димитрия управляет событиями (Киреевский) и сталкивает героев-злодеев, но очевидно, что незримо присутствует ещё одна сила , которая и вызывает дух Димитрия, которая и есть истинная причина драматизма - народ. Народное стремление к справедливости (противостояние злу) вызывает Лжедмитрия, ещё большего злодея, вокруг которого собираются проходимцы и все недовольные. Таким образом народ оказывается злодеем. Сходство злодея Бориса, убившего младенца, с народом подчёркивается Пушкиным в образах людей из народа (баба бросает оземь ребёнка, юродивый просит Бориса убить маленьких детей).
Исторические воззрения Пушкина. В «Борисе Годунове» воплотилась в лицах историческая концепция Пушкина: движущая сила в истории - мнение народное. Показав столкновение личности и народа, Пушкин никому не отдаёт предпочтения. Больше того, он показывает, что все действия героев первоначально вызваны добрыми намерениями. Борис убил царевича Димитрия не из одной лишь жажды власти, ведь Димитрий - сын Ивана Грозного, жестокого царя, Борис прерывает эту традицию и делает широкие государственные преобразования, без крови укрепляет границы и мощь России, то есть он убил младенца во благо. Лжедмитрий, свергающий Бориса Годунова за его грех по воле самого народа тоже справедлив, тоже убивает во благо. Баба, бросающая ребёнка оземь, бросает его ради того, чтобы слышать происходящее возле царского престола, то есть имеет серьёзные, государственно значимые намерения; юродивый, стремящийся избавиться от насмешек мальчишек тоже по-своему прав и понятен. Мысль Пушкина заключается в том, что добрые намерения каждого по отдельности, приходя во взаимодействие, порождают зло. У Пушкина сформировалось своеобразное представление об историческом зле - у него нет конкретного носителя, оно безлико и неуловимо.
В истории действуют призраки (то есть отсутствие событий, человека); имя, слово, молва, мнение, звание, самозванство оказываются серьёзной исторической силой. Борис Годунов первый понял это:
Но кто же он, мой грозный супостат?
Кто на меня? …Пустое имя, тень -
Ужели тень сорвёт с меня порфиру,
Иль звук лишит моих детей наследства?
Безумец я! чего я испугался?
На призрак сей подуй - и нет его.
Так решено: не окажу я страха, -
Но презирать не должно ничего…
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха! (V, 231)
(Вряд ли обошлось без влияния «Гамлета», в котором одно из действующих лиц - призрак датского короля; но у Шекспира призрак является сам, а у Пушкина - только слово о нём). О самозванце:
Он именем царевича, как ризой
Украденной, бесстыдно облачился (V, 251).
Призрак убитого младенца однажды являлся слепому старцу, о чём Годунову рассказал патриарх (V, 251-252). Этот эпизод резко усиливает мотив мальчиков, каких много в трагедии и в каждом «мерещится» убитый царевич (внук слепого старца -V, 252; плачущий ребенок у бабы на руках -V, 194; сын Бориса Годунова Фёдор, рассматривающий географическую карту -V, 224-225; «мальчики кровавые в глазах», видение, мучающее совесть Годунова -V, 209, 231; мальчишки, отбирающие копеечку у юродивого Николки -V, 259). «Борис Годунов» - романтическое произведение, выражающее романтические представления о силе слова, имени. Слово, призрак, ничтожная «копеечка» оказываются важной исторической силой. Это трагедия о судьбе человека, оказывающегося в воле случая, стихии; о зле и его корнях; о народе и его специфической роли в истории («народное мнение»).
Пушкин намерен писать объективно, без перелицовки и специального усиления аналогов с современностью, но он не исключает возможных совпадений: «Все мятежи похожи друг на друга». Позднее Пушкин скажет по другому поводу: «бывают странные сближенья», но эта фраза подходит и трагедии «Борис Годунов» - события эпохи Бориса Годунова «странно» казались Пушкину похожими на ситуацию его времени.