Илья Ильф родился в Одессе в 1897 году под именем Иехил-Лейб Файнзильберг. Илья Ильф - это творческий псевдоним писателя. Признание и любовь читателей пришли к Ильфу после выпуска в соавторстве с Евгением Петровым известных романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».
Третьим автором романа «12 стульев» является брат Евгения Петрова Валентин Катаев. Именно ему принадлежит гениальная идея искрометного произведения. Именно Катаев познакомил будущих соавторов и поспособствовал началу их творческого дуэта. Когда друзья начали работать над романом, Валентин Катаев уехал по делам в Батум.
По возвращении в Москву он увидел, что дело у партнеров великолепно спорится, и его помощи не требуется. Катаев со спокойной душой передал им право выступать полноправными авторами «Двенадцати стульев».
И Евгений Петров, и Илья Ильф оба родились в Одессе. Но судьба свела их вместе в Москве лишь перед началом написания «Двенадцати стульев». Их творческий тандем оказался настолько успешен, что даже дочь Ильфа Александра говорила о себе впоследствии, что она дочь «Ильфа и Петрова». Александра активно занималась продвижением их творческого наследия.
Друзья-писатели преподнесли соавторам после выхода их первой книги вкусный подарок со смыслом. Это была коробочка с пирожными «Наполеон» в количестве шести штук. Так коллеги по цеху намекали писателям на рассказ Конан-Дойля под названием «Шесть Наполеонов». Дело в том, что в некоторых моментах сюжета «Двенадцати стульев» прослеживается явное сходство с произведением Конан-Дойля.
Роман экранизировался много раз в разных странах. В немецком варианте, вышедшем в 1938 году, страной действия выбрана Австрия, Остап Бендер переименован в Алоиса Хофбауэра, Киса Воробьянинов - в Феликса Рабе, стульев оказалось тринадцать, а фамилию Ильфа не поместили в титры по причине его еврейского происхождения. Ведь дело происходило в нацистской Германии.
Первый тираж романа был выпущен издательством «Земля и фабрика». В этом же издательстве выходил «Всемирный следопыт» и его популярное у советского народа приложение «Вокруг света». Издательством «Земля и фабрика» выпускался ежемесячный журнал «30 дней», где и были впервые размещены главы романа «Двенадцать стульев».
Отдав дуэту писателей все права на роман, Валентин Катаев поставил лишь одно, но непременное условие - посвятить ему издание «12 стульев». Поэтому на первой станице романа всегда можно прочесть вот такую надпись: «Посвящается Валентину Петровичу Катаеву».
Прежде чем Евгений Петров познакомился и стал вместе работать с Ильфом, он под фамилией Катаев служил некоторое время в уголовном розыске, а затем хотел попробовать себя в качестве тюремного надзирателя в Бутырке. Благодаря его брату Валентину этого не произошло, но приобретенный в угрозыске опыт отразился на всем его творчестве.
Шахматный конгресс, столь живописно переданный Ильфом и Петровым в романе, происходил на самом деле. Дерек Леман, безработный из Ирландии, выдавая себя за «знаменитого русского гроссмейстера Царицына» проводил сеанс одновременной игры сразу на пятидесяти досках. Он был разоблачен одним из шахматистов в тот момент, когда с треском проигрывал четырнадцатую партию.
Легенда о создании «Двенадцати стульев» изложена братьями Катаевыми. Она никогда не оспаривалась и стала своеобразным каноном. Согласно писанию в середине 1927 года Валентин Катаев решил издать под своим именем авантюрный роман о жизни в СССР, заказав его, как он выражался, «литературным неграм»: младшему брату и Ильфу. Предполагалось, что книга будет подписана тремя фамилиями, Катаев брал на себя окончательную правку и издание.
Редактор LJ Media
XVII
Первая часть романа была написана за месяц, причём Катаев, отдыхая на юге, ленился отвечать на многочисленные письма соавторов. Текст оказался настолько хорош, что Катаев снял свою фамилию и посоветовал и дальше писать самостоятельно, правда с условием, что в книге будет посвящение в его адрес.
История излагается в развязном тоне и содержит много неточностей.
Например, Катаев утверждает, что Ильф и Петров к началу работы был практически не знакомы, хотя, например они только что вернулись из совместной поездки на Кавказ. (При этом, как я уже отмечал, Петров вообще затруднялся указать время и обстоятельства знакомства с Ильфом.)
Предполагаю, что они были знакомы ещё по Одессе, а запинка вызвана простым обстоятельством - иначе выходит, что в течении многих лет соавторам не пришла в голову самоочевидная мысль писать вместе.
Довольно странные разночтения в обстоятельствах предоставления рукописи тоже объясняются вполне утилитарно. Петров вспоминает, что Катаев молча читал принесенную ему рукопись, а Катаев утверждает, что рукопись читал вслух Петров. Вероятно, этого не было вообще, но Катаеву мизансцена «воспоминаний» Петрова показались неестественно официальной для братьев, и он заменил её более человечной сценой чтения - стандартной для литературного дебюта.
В целом же предложенная легенда о «литературных неграх» поражает своей абсурдностью. Литературные негры это профессиональные литераторы, которых нанимают, чтобы потом издать их тексты под чужим именем. Это не дилетанты, которые в процессе исполнения заказа должны осваивать основы литературного мастерства. Негры должны работать в поте лица, а не учится. И работать они должны уметь. А что написали Ильф и Петров к моменту заказа? Да НИЧЕГО.
Но, предположим, произошло чудо и «негры» себя показали хорошими литераторами. Зачем тогда Катаеву отказываться от авторства? Да ещё аргументируя это тем, что литературные негры принесли ХОРОШИЙ текст. Катаев должен был целиком присвоить себе «Двенадцать стульев», на худой конец, учитывая родственные связи, сделать широкий жест и стать одним из трех соавторов.
Можно сказать, что предложение Катаева было шуточным, но оно шуточное только в его изложении. Никаких шуток там не было. Ильф и Петров отнеслись к заказу крайне серьёзно и работали не покладая рук. Со стороны Катаева тоже всё было по взрослому. Им был заранее подписан договор с чёткими обязательствами по листажу и срокам. Договор был сделан по протекции крупного партийного чиновника Нарбута в суровое время сворачивания НЭПа.
Катаев хотел на этом заработать и заработать хорошо. Его отношение к денежным вопросам зафиксировал Бунин в своем одесском дневнике:
«Был Валентин Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки...»
Просто и ясно. Этому кредо Катаев неукоснительно следовал всю жизнь, живя в СССР долго и хорошо.
История с посвящением тоже выглядит странно. Вымогать посвящение неприлично, это дело глубоко интимное. Просить посвящение может любимая женщина, просить его от младшего брата, с которым общение идет в грубовато-покровительственном тоне, это не по Станиславскому.
Выходит, что нелепое сентиментальное посвящение было принципиальному цинику Катаеву зачем-то нужно.
Полагаю, что Катаев просто испугался. «Двенадцать стульев» пронизаны насмешками над советскими литераторами. Эти насмешки были большей частью непонятны основной массе читающей публики, но совершенно прозрачны для своих. В 90-е годы подтекст книги был достаточно подробно откомментирован - например, Михаилом Одесским и Давидом Фельдманом. Советские литературоведы довольно подробно разобрали, что к чему, но оказались совершенно не способными увидеть за деревьями леса.
Возьмем разбор главы о Ляписе Трубецком.
а) Совершенно правильно указывается, что Ляпис Трубецкой это Маяковский, а несколько намеков на второстепенного поэта Колычева и т.д. - ложный маневр, призванный в случае чего лишить скандалящего Маяковского легальной доказательной базы.
б) Маяковский изображается беспринципным и бездарным халтурщиком. (Как ни парадоксально, это довольно беззубо. Изображение литературного приспособленчества к концу 20-х было заезженным местом. И в СССР, и в русской прессе.)
в) Маяковский невежествен, пишет про «стремительный домкрат» - прямая отсылка к поэме 150 000 000, где Владимир Владимирович спутал узлы с милями. (Тоже терпимый наскок.)
г) Высмеивается личная драма Маяковского. Ляпис Трубецкой посвящает поэму Хине Члек, с которой он расстался (Маяковский расстается с Лилей Брик в 1925). Это уже вмешательство в личную жизнь, вещь посерьёзнее.
д) Но дело не в этом. Ляпис Трубецкой пишет стихи
Служил Гаврила почтальоном,
Гаврила письма разносил... ,
о том, как доблестного работника связи убивают переодетые фашисты. Это насмешка над недавно написанным стихотворением Маяковского о погибшем советском дипкурьере Теодоре Нетте - вещь АБСОЛЮТНО неприемлемая.
И это ещё не всё. Например, я могу подбросить полешек: в реальности Нетте убили... братья Гавриловичи. Или вот это: само имя «Ляпис Трубецкой» это «ж**а, играющая на трубе». «Ляпис» это не только «ляпсус» но и «адский камень», «Трубецкой» это по-дворянски звучащая фамилия Маяковского, его трубный голос и «флейта водосточных труб» из его стихотворения. Адская труба это духовой инструмент, вставленный в задний проход - сюжет картин Босха и Брейгеля.
Возникает естественный (но почему-то не пришедший советским литературоведам в голову) вопрос: ЗА ЧТО?
То, что написано о Маяковском в «Двенадцати стульях», это чудовищное глумление, какая-то окончательная, сатанинская разделка человека. Откуда такой накал у Ильфа и Петрова, или у самого Катаева (Одесский и Фельдман имеют наивность полагать, что идея издевательства над Маяковским прежде всего исходила от него)? Братья Катаевы лояльные приспособленцы, Ильф человек более резкий, но Маяковский был его кумиром.
А вот у Булгакова к Маяковскому были серьёзные счёты. Да и к самой советской власти. Все его произведения пронизаны скрытой ненавистью к СССР и социализму, такой, что он не может остановиться. Когда Булгаков устроился на работу в «Гудок», то первым делом изобрел себе псевдоним: «Герасим Петрович Ухов». Второй фельетон он подписал покороче: «Г.П.Ухов». А третий подлиннее: «Разговор подслушал Г.П.Ухов». Тут до ответственного секретаря дошло, он выбежал из своего кабинета и стал орать на Булгакова.
Причём все филологические кунштюки Михаила Афанасьевича имеют огромную избыточность и предумышленность - не надо забывать, что мы имеем дело с гением. «Герасим Петрович Ухов» это в одном флаконе и глухонемой Герасим и Му-Му - будущий герой «Собачьего сердца».
И в этом весь Булгаков.
«Двенадцать стульев», а затем «Золотой теленок» антисоветские книги хуже «Архипелага ГУЛАГа». «Собачье сердце» по сравнению с ними просто-таки панегирик советской власти. Именно потому, что Булгаков был укрыт под двойным одеялом анонимности, он позволил себе пошутить всласть.
Помните партийный и государственный гимн 20-30-х?
Никто не даст нам избавленья,
Ни Бог, ни царь и не герой,
Добьемся мы освобожденья
своею собственной рукой.
Под пером мастера эти строчки превратились в «Спасение утопающих дело рук самих утопающих». Невозможно представить, чтобы политрук Петров даже помыслил себе подобное кощунство.
А печатная машинка с грузинским акцентом в «Рогах и копытах» («е» не работает, и печатают через «э»); «трудящийся востока» князь Гигиенишвили (гиена, проводящая чистки)?
Или вот куда этот кусок, написанный про Изнуренкова-Глушкова, а на самом деле про Сталина:
«Об Авессаломе Владимировиче Изнуренкове можно было сказать, что другого такого человека нет во всей республике. Республика ценила его по заслугам. Он приносил ей большую пользу. И за всем тем он оставался неизвестным, хотя в своем искусстве он был таким же мастером, как Шаляпин - в пении, Горький - в литературе, Капабланка - в шахматах, Мельников - в беге на коньках и самый носатый, самый коричневый ассириец, занимающий лучшее место на углу Тверской и Камергерского, - в чистке сапог желтым кремом. Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Капабланка готовился к матчу с Алехиным. Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты граждан до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков - острил».
Это чудовищное издевательство профессионального литератора экстра-класса. Когда оскорбление лежит на поверхности, его не понимают те, кто не должен понимать, а те, кому оно по уму, корчатся от хохота. Это классический английский юмор - не случайно любимым иностранным писателем Булгакова был Диккенс.
Когда Булгаков принес рукопись Катаеву, тот понял две вещи. Во-первых, это деньги. Большие деньги. В своих зашифрованных мемуарах Катаев описывает свое обращение к Ильфу и Петрову:
«Молодые люди, - сказал я строго, подражая дидактической манере Булгакова - знаете ли вы, что вашему пока еще не дописанному роману предстоит не только долгая жизнь, но также и мировая слава?»
Полагаю, что это сказал Катаеву и Ко сам Булгаков. Когда вручал рукопись.
Но Катаев понял и второе: Ставить под такой вещью свою подпись нельзя. Прямо там ничего нет, но он лицо в Москве заметное, так что будут копать. Будут копать - докопаются. А с сосунков взятки гладки.
И действительно, Ильф и Петров были настолько наивны, что так до конца и не поняли, на что подписались.
Поэтому понятна настойчивость Катаева с посвящением. С Булгаковым был уговор, что будет стоять три фамилии и его фамилия из всех трёх самая важная. Сохраняя посвящение, он обозначал свое присутствие в проекте: из дела не уходит, прикрытие книги будет осуществлять, с изданием поможет. А поэтому и обговоренную часть гонорара возьмет себе. Думаю, Булгакову и Катаеву полагалось по 50%, но Катаев из своей части процентов 10% выделил «неграм».
XVIII
Теперь зачем это было нужно самому Булгакову.
«Товарищ Сталин приказал ГПУ заставить Булгакова написать советский роман, чтобы затем опубликовать его от имени бездарных, но вполне советских авторов».
Это такой же бред, как конспирологическая теория убийства солнца русской поэзии: международный аристократический союз русофобов «принял решение» об убийстве главного русского поэта Пушкина. Делать нечего было европейским королям и принцам, как убивать безобидного восточноевропейского литератора средней руки (масштаб Пушкина в их восприятии).
Идея созрела среди писательского окружения Булгакова и конечно могла осуществиться только при его доброй воле.
К 1927 году Булгаков догадался, что критике его подвергают не за какие-то конкретные произведения, а просто потому, что его имя подвёрстано в список врагов советской власти. Поэтому что бы он ни писал, всё будет плохо.
Открыто советской вещи он категорически писать не хотел, это выглядело бы как двурушничество. Причём не только в глазах его сословия, но и в глазах советских чиновников, которые такую книгу тем более отказались бы печатать. Для того, чтобы писать «Бронепоезд 14-69», «Танкер „Дербент“» или «Цемент» нужно было иметь соответствующий послужной список.
Всё остальное у Булгакова или вообще не печатали или печатали по чайной ложке, с огромным скрипом и последующей нервотрёпкой. Писать же Булгакову хотелось ОЧЕНЬ. Писал он быстро и метко. Кроме всего прочего, Михаил Афанасьевич был прирожденным полемистом. Ему нравилось поучать, доказывать свою правоту - делал он это остроумно, точно и в режиме живого времени.
Булгаков тщательно подклеивал в альбом все статьи о своем творчестве. Его бесило не то что 95% из них несправедливые и ругательные, а то, что ему не дают никакой возможности ответить, и советские «критики» это прекрасно знают.
В конце 1926 года Маяковский распинался:
«Товарищи, «Белая гвардия» это не случайность в репертуаре Художественного театра. Я думаю, что это правильное логическое завершение: начали с тетей Маней и дядей Ваней и закончили „Белой гвардией“... это нарвало и прорвалось.. На генеральной репетиции с публикой, когда на сцене появились белогвардейцы, два комсомольца стали свистеть и их вывели из зала. Давайте я вам поставлю срыв этой пьесы - меня не выведут. 200 человек будут свистеть, а сорвем, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. Товарищ здесь возмущался: „Коммунистов выводят. Что это такое?!“. Это правильно, что нас выводят. Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть - и пискнул. А дальше мы не дадим... Запрещать пьесу не надо. Чего вы добьетесь запрещением? Что эта „литература“ будет разноситься по углам и читаться с таким удовольствием, как я 200 раз читал в переписанном виде порнографию Есенина. А вот, если на всех составлять протоколы, на тех, кто свистит, то введите протоколы и на тех, кто аплодирует».
(Дополнительную пикантность словам Маяковского придает тот факт, что он не имел никакого отношения к коммунистической партии, и его туда никто никогда не приглашал. Для властей Маяковский был дворянской проституткой, он сам это прекрасно знал, и таковой, на самом деле, и являлся.)
Легально ответить мерзавцу и стукачу Булгаков не мог.
К 1927 году у Булгакова накопилось тем на несколько толстых книг. Причём его тяготила не только советская цензура, но и имидж белогвардейца, которым он никогда не был. Он не участвовал в политических событиях 17-го года, его участие в гражданской войне было ситуационным и эпизодическим.
Крах белого движения для него был личной трагедией, как и для всех русских, но, в то же время, он прекрасно сознавал, что крах этот не есть следствие случайного стечения обстоятельств, а вызван глубокими внутренними причинами. В том числе - слабостью господствующего класса России, и политическими ошибками многочисленных либеральных кретинов вроде Родзянки, Керенского и Милюкова. Которых было так много, что дело не в несчастном случае, а в причинах геологических. «Страна дураков».
Проблема исторической России была не в том, что там появился Ленин, а в том, что там таких лениных была огромная толпа, и Владимир Ильич был среди них не самым худшим. Ленин был органичным членом многотысячной корпорации азиатских «недремлющих лоботрясов». Как я писал в прошлом посте, он вполне мог выступать в 1918 году на стороне белых.
Судите сами. Две крупнейшие революционные партии России - социал-демократы и социал-революционеры. Обе партии входили во Второй Интернационал. Партия эсеров была более кровожадной, она совершила 90% террористических актов и критиковала социал-демократов за умеренность. В октябре 1917 к власти пришли две партии - часть старых социал-демократов (коммунисты) и часть старых социалистов-революционеров (левые эсеры). Коллективизация сельского хозяйства это программа эсеров, а не эсдеков, которых эсеры всё время критиковали за кулацкий уклон в деревне.
Главой эсеров в 1917 году был Чернов, как и Ленин капитулянт, бездарный литератор и агент германской разведки. Весьма вероятно, что если бы ставка была сделана на Чернова, Ленин бы в начале 1918 бежал в родную Самару (где социалисты образовали параллельное правительство) и стал критиковать террористический режим Чернова. Чернов в условиях начинающейся гражданской войны убил бы Николая II и его семью, далее со всеми остановками. (То, что убил бы, в этом можно не сомневаться - убили же эсеры в 1905 великого князя Сергия.) А потом Ленин в Берлине или Стокгольме сидел бы со своим другом Мартовым и критиковал эсеровские зверства.
Булгаков изобразил Ленина отчасти в образе Преображенского и уж совсем точно в образе Персикова («Роковые яйца»). И Преображенский и Персиков типичные русские интеллигенты, то есть умные и легкомысленные живодёры.
У Катаева было понимание этого настроя Булгакова, но конечно помогать из идейных или дружеских соображений он бы не стал. Им двигала жажда наживы. Он прекрасно понимал, что Булгакову ничего не стоит написать бестселлер. Понимал это и Булгаков, и это его угнетало ещё больше. Деньги ему были нужны не меньше, чем Катаеву, в отличие от Катаева, он мог их легко заработать, но заработать не давали.
Возьмем историю с пьесой «Кабала святош». Пьесу ему заказал МХАТ в 1929 году. Булгаков прекрасно справился с заданием за два месяца. Получилась блестящая, остроумная и одновременно глубокая пьеса о Мольере. Естественно никакой политики там не было, сам сюжет был вполне в русле советской идеологии (церковники и бюрократы мешают творчеству прогрессивного драматурга). Пьеса понравилась Станиславскому, её подготовили к постановке весной 1930 года и... запретили. Даже после знаменитого звонка Сталина потребовалось полтора года, чтобы снова начать работать над пьесой. В результате она вышла на сцену в 1936 году, и после семи представлений была запрещена. При этом на пьесе оттоптались все кому не лень. Оказывается, это Булгаков вывел себя в роли Мольера, святоши это партийные критики и функционеры. Потом Мольер у Булгакова вышел пошляком, пьеса мелкобуржуазная и т.д. и т.п.
В 60-80-е пьеса шла в советских театрах и пользовалась большим успехом. Ничего криминального там не было.
Что было бы, если бы Булгаков выпустил пьесу анонимно? Её бы благополучно поставили в десятке театров с гарантированным кассовым успехом. Безо всякой нервотрёпки Михаил Афанасьевич получил бы стабильный доход, ибо успешная пьеса это клондайк для автора.
Булгаков пытался привлекать к работе над пьесами соавторов (например, Вересаева), но шло очень туго. Мало кто хотел связываться с одиозным именем, а кроме того, Михаил Афанасьевич органически не терпел постороннего вмешательства в творческий процесс (что естественно).
Ну, вот так и созрело. Булгаков пишет, Катаев публикует, а деньги поровну. Чтобы убрать стилистические подозрения, Катаев привлек двух соавторов, чтобы было на кого кивать. Булгаков естественно постарался убрать прямое самоцитирование и характерные обороты - для стилиста его класса это было не трудно.
Кроме того, Булгаков мог попросить влиятельного Катаева похлопотать о возвращении конфискованных рукописей из ГПУ. Действительно их скоро вернули. С деньгами тоже все вышло - в 1927 году Булгаков переехал в отдельную трехкомнатную квартиру.
Вероятно, сначала Булгаков отнесся к затее как к халтуре, но по настоящему талантливый человек халтурить не способен, идея его увлекла и он написал первоклассный роман. Было ли ему жалко его отдавать? Думаю не очень, - в силу изложенных выше соображений. В дальнейшем он, конечно, надеялся раскрыть мистификацию, но это было бы возможно только после ослаблении власти ГПУ и кардинальной перестройки политической жизни СССР. К 1934 ему уже было не до дилогии, так как стало ясно, что строй может поменяться только в далёком будущем или в случае глобальной интервенции.
История публикации «Двенадцати стульев» показала, что Булгаков правильно оценил ситуацию. Он понимал, что никакой литературной критики в СССР нет, а есть свора завистливых азиатских идиотов с полусредним образованием. Ильф и Петров значились в списках совершенно благонадёжных литераторов, причем где-то во второй половине, или даже ближе к концу. Поскольку никаких разнарядок не было, идиоты не знали что писать. ЯВНО антисоветского в книге ничего не было, кроме того была вялая протекция от литературных верхов. Так что с места в карьер в минус ничего писать было нельзя. А в плюс люди от себя ничего не писали - по собственной убогой озлобленности. Первый год публикацию «Двенадцати стульев» сопровождала приятая тишина (мечта Булгакова).
Далее началось оживление, был издан «Золотой теленок», после 1934 года началась постепенно увеличивающаяся проработка, но, в общем, всё прошло без сучка, без задоринки. Снятие Нарбута немного затормозило публикацию «Теленка» и только. Вероятно, этот роман должны были издать в том же 1928 году, у Петрова есть указание на то, что с самого начала планировалось издание двух книг в авторском составе «Катаев и Петров» и «Катаев и Ильф» (см. пост об Ильфе и Петрове).
Ильф и Петров вели себя хорошо. Они достаточно правдоподобно изображали тихих и скромных авторов, хлопали глазками на собраниях, умело уходили от каких-либо дискуссий о своем творчестве. Что-то им перепало от катаевско-булгаковского стола, гораздо больше они получили в виде косвенных преференций от популярности: блага по линии писательских организаций, зарубежные командировки, интервью, выгодную работу, привилегии в публикации собственных скромных сочинений.
От Булгакова они держались на некоторой дистанции, но поддерживали дружеские отношения. Это говорит об отсутствии взаимных претензий. Характерно, что в романах описывается масса знакомых Булгакова, Ильфа и Петрова, но самой тройки нет. Есть Валентин Катаев (инженер Брунс).
(Правда Булгаков на самом деле присутствует - и в «Двенадцати стульях» и в «Золотом теленке». Но об этом в следующем посте.)
Давно замечено, что в «Двенадцати стульях» есть масса заимствований из булгаковских произведений, фактически на уровне плагиата. Аметистов и Обольянинов из «Зойкиной квартиры» это Бендер и Воробьянинов. Приведу всего один убийственный пример. Аметистов мечтает эмигрировать из СССР, его присказкой становятся мечты о жизни в Ницце:
«Ах, Ницца, Ницца, когда же я тебя увижу? Лазурное море, и я на берегу его в белых брюках!»
«Моя мечта уехать с любимой женщиной в Ниццу, туда, где цветут рододендроны...
В «Двенадцати стульях» Ницца превратилась в Рио-де-Жанейро и понятно почему. Ницца была модным русским курортом, а после революции одним из центров эмиграции. Образ Бендера подчёркнуто аполитичен, поэтому белоэмигрантская Ницца заменена на довольно бессмысленное, но зато политически нейтральное Рио-де-Жанейро.
Сторонники официальной версии объясняют сходство романов Ильфа и Петрова с произведениями Булгакова самыми разными причинами. Но советские литературоведы таким образом опять не видят за деревьями леса.
Булгаков был писателем, крайне щепетильно относящимся к авторским правам. Например, он разорвал отношения с братом-эмигрантом, когда узнал, что тот на некоторое время задержал денежный перевод части заграничного гонорара. Плагиаторы Ильф и Петров стали бы для Булгакова не только предметом едких насмешек, но и личными врагами.
Верно и другое. Любые формы шантажа, вымогательства рукописи, грубого вмешательства в авторский замысел вызвали бы со стороны Булгакова бойкот. Он мог бы пойти на то, чтобы в принудительном порядке написать для других людей текст. Например, чтобы сохранить свободу себе и своим близким. Но поддерживать затем с шантажистами добрососедские отношения - никогда.
Очевидно, инициатива публикации исходила от самого Булгакова, и Михаил Афанасьевич очень тщательно выбрал компаньонов для своей вынужденной литературной мистификации. Он мог дать свою вещь только людям, которых считал людьми своего круга - по образованию и степени порядочности. Человек, который ставил свою подпись под вещью Булгакова должен был безусловно понимать, что делает и зачем, и при этом не потерять лица.
Катаев для Булгакова был менеджером, его брат - ширмой для участия в деле. Очевидно единственным человеком, который в данной ситуации для Булгакова являлся полноценным компаньоном, являлся Ильф.
Иван Илья Арнольдович с точки зрения Булгакова был остроумным человеком его круга, не лишенным литературных способностей, и одновременно человеком, по расовым соображениям приемлемым для советских властей.
В этом и таится разгадка фрагментов из ильфовских записных книжек. Булгакову нужен был человек, понимающий в тексте то, что он должен был понимать, и способный установить с этим текстом содержательный диалог. То есть способный принять ХОТЬ КАКОЕ-ТО участие в написании текста, и тем самым реабилитировать своё участие в подлоге написании романов. Настоящие соавторы Булгакову были не нужны, они ему только мешали. Ему был нужен вдумчивый читатель и ценитель, способный, попыхивая трубкой, посоветовать два-три интересных и уместных поворота сюжета. Что Ильф и сделал. Его беседы с Булгаковым очеловечили бесчеловечную и унизительную для авторского самолюбия ситуацию.
И наконец, последнее - в виде цветов на могилу авторства Ильфа и Петрова. Общительный и веселый Булгаков, прочитав «Двенадцать стульев», а потом и «Золотого теленка» хохотал бы до упаду, засыпал авторов письмами и комплиментами, постоянно говорил бы о содержании книг и т.д. Если бы его что-то в романах не устроило - реакция была бы ещё более бурной. Булгаков был великим сатириком и не мог не оставить без внимания единственные по настоящему смешные книги России 20-30-х годов. Однако он эти книги не заметил. Набоков из своей эмиграции заметил. А Булгаков из Москвы - нет.
В процессе работы над данным текстом внезапно узнал, что на данную тему аж два поста выпустил ранее разразившийся серией постов про Булгакова Галковский. Но это только подогрело меня в желании написать обещанный пост.
Собственно, началось всё с того, что мы с моим другом обменивались в нашей переписке нарисованными комиксами на разные темы. В одном из них он вдохновлялся темой просмотренного им фильма-экранизации «Двенадцати стульев»
(сам он, надо сказать, похож внешне на Остапа Бендера в исполнении Арчила Гомиашвили). В общем, как-то вот так получилось, что вскоре я купил и прочитал «Двенадцать стульев», а затем и «Золотого телёнка»
. И мне они весьма понравились, оказав своё, определённое влияние на меня. Естественно, что запали, как и многим другим, знаменитые крылатые фразы и выражения, которые ушли в народ практически сразу. Перечислять их не имеет смысла - думаю, что большинство моей читательской аудитории могут назвать сходу хотя бы 5 - 6.
Если говорить про авторов, то непременно надо отметить, что это были два разных человека. Ну, хотя бы в плане национального происхождения - один был еврей, другой - русский (это авторы и сами подчёркивали и не стеснялись говорить). В социальном плане Петров был повыше Ильфа - он был сыном учителя истории из поповичей и потомственной дворянки, дочери генерала, тогда как отец Ильи Файнзильберга был простым банковским служащим, за пару лет до рождения сына переехавший из местечка в Киевской губернии. Кстати, настоящая фамилия Петрова - Катаев, которая мало что говорит современной молодёжи, тогда как люди старшего поколения конечно же знают не только «Цветик-семицветик»
или «Сын полка»
, но и знаменитую книгу «Белеет парус одинокий»
. Валентин Катаев
, автор этих произведений, был старшим братом Евгения Петрова (Евгения Петровича Катаева), а также литературным наставником тандема и автором идеи романа «Двенадцать стульев». Не могу не заметить того факта, что Катаев был белым офицером, чудом избежавшим попадания в лапы ВЧК. Среди близких друзей Ильфа и петрова был ещё один человек с белогвардейским прошлым - , которого некоторые досужие измышлители считают якобы «настоящим» автором дилогии Ильфа и Петрова.
Главным героем этой дилогии является обаятельный жулик Остап Ибрагимович Бендер
(Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей Задунайский), которому в 1927 году - 27 лет (т.е.. его год рождения - ориентировочно 1900-й или же 1899-й), однако в «Золотом телёнке» (1930 год) он говорит, что ему 33 года (т.е. год рождения тогда, примерно, 1896 - 1897-й). Судя по всему, он - уроженец Одессы, из еврейской купеческой семьи. На это наводят его слова про «турецкоподданного» папу героя - известно, что многие еврейские купцы принимали турецкое подданство, чтобы у их детей не было имевшихся дискриминационных ограничений, связанных с иудейским вероисповеданием, а также для того, чтобы избежать призыва на военную службу. Вполне вероятно, что как раз из такой семьи и происходил Бендер. Он закончил известную частную одесскую гимназию Илиади, т.о. имел вполне неплохое гуманитарное образование, довольно хорошего уровня. Однако судьба распорядилась так, что он стал жуликом. Известно, что зимой 1919 года, когда страна была охвачена Гражданской войной (упоминаются имена Махно и Тютюнника), он находился в Миргороде и, по всей вероятности, занимался контрабандой. В 1922 
году сидел в Таганской тюрьме. Примерно в августе-сентябре 1926 года был арестован за мошенничество на территории Украинской ССР (до этого он, вероятно, успел пожить в Москве, общежитии «имени монаха Бертольда Шварца»), осуждён осенью того же года на 6 месяцев заключения и в апреле 1927 года вышел на свободу. Такого героя избирают авторы и вводят в своё плутовской роман. Его прототипом называют одного из одесских знакомых Валентина Катаева - Остапа (Осипа) Беньяминовича Шора
, который работал в Одесской ЧК и пережил массу разных приключений. (Его брат, Анатолий Фиолетов, поэт и сотрудник Одесского УГРО, был застрелен бандитами в ноябре 1918 года). В 2011 году ему даже открыли памятник на родине, в городе Никополь (Новороссия; ныне это Днепропетровская область т.н. «Украины»).
Что можно отметить в этих романах? Конечно же, много сатиры на советский быт 1920-х. Первое десятилетие советской власти, когда вовсю шла политика НЭПа (но уже на горизонте виднелось то, что скоро с ним закончат). Были те, кто считал, что советская власть должна скоро пасть и считали своё положение временным. Подобные случаи в дилогии показаны очень хорошо и колоритно. Но что очень бросается в глаза - это то, что ту и там встречаются следы былой цивилизации, разрушенной за 10 лет до событий в романе. Они лезут буквально отовсюду - как предметы, свидетельствующие о том, что в здании, которое занимает в Черноморске учреждение «Геркулес», до революции была гостиница. В булгаковской «Дьяволиаде» , написанной в 1924 году, делопроизводитель Коротков испытывает ужас, видя, как на дверях рядом с названиями новых организаций появляются таблички из дореволюционной жизни: «Отдельные кабинеты», «Дортуаръ пепиньерокъ». В «Золотом телёнке» с аналогичной проблемой сталкиваются руководители и завхозы «Геркулеса», не знающие, как изгнать из учреждения «гостиничный дух» и ликвидировать периодически возникающие старые надписи. Там же регулярно проводятся чистки - изгоняются люди с «неправильным» происхождением, не рабоче-крестьянским. Монархист Хворобьёв. Работающий в советском учреждении, страстно желает видеть сны из прошлого, но его мучительно преследуют сны из новой, советской реальности. Наконец, один из главных героев первой книги - Ипполит «Киса» Воробьянинов , бывший уездный предводитель дворянства, работающий теперь в советском учреждении, мечтает вернуть былое, найти стулья, принадлежавшие его тёще, но терпит крах.
Когда-то здесь была высокоразвитая цивилизация. Но она была разрушена и теперь на её обломках пытаются построить новый мир, который бы максимально рвал с «проклятым прошлым». Но это не получается. Смелые эксперименты, направленные против «пережитков прошлого», имели место практически во всех сферах жизни. Новая власть не хотела иметь ничего общего с былым, порвать полностью с прежней Россией. Особыми же результатами похвастаться она не могла. Поэтому и вызывало у ряда людей мысли о том, что «всё временно» и что надо только подождать, советская власть рухнет, «Запад нам поможет» и вернётся прежняя жизнь. Сколотивший себе состояние в годы гражданской войны и приумноживший его в годы НЭПа Корейко тоже надеется, что власть сменится, и он, со своими миллионами, станет важным лицом, сможет зажить счастливо. Но его время уже прошло. Как прошло и время Бендера, который в конце «Золотого телёнка» терпит сокрушительное фиаско (в конце же «Двенадцати стульев» он вообще лишался жизни, но потом оживает - уж не проходила ли там поблизости леди Мелисандра?) Советская власть меняется и авторы показывают, что она стоит и не сменится (во всяком случае, не сейчас). В любом случае, нормального человека просто жуть берёт от того, как опутали всё и вся все эти многочисленные «абырвалги» - повесть Булгакова «Собачье сердце», также повествующая о сломе старого быта и вытеснении его новым, в этом плане перекликается с дилогией Ильфа и Петрова. В любом случае, данные книги - весьма интересное свидетельство эпохи, такая энциклопедия жизни Советской России в 20-е годы.
Я считаю, что данная дилогия стоит того, чтобы её прочитать. Тем более, что это весьма интересное чтение. Для общего развития, я думаю, не повредит никому. Тем более что это уже стало давно классикой советской литературы.
Также я бы рекомендовал к прочтению интересную книгу путевых заметок Ильфа и Петрова об их поездке по Америке - «Одноэтажная Америка» . (Кстати не могу не отметить, что в дилогии герои постоянно передвигаются и путешествуют).
Моей самой любимой экранизацией книги "Двенадцати стульев" является гайдаевская:
Но если вам нравится Андрей Миронов - то для вас многосерийная экранизация Захарова:
"Золотой телёнок" - это, прежде всего, классический фильм с великолепным Сергеем Юрским. Поскольку Ю-туб запретил встраивание, то просто даю ссылки - серия 1 и серия 2 . Есть и современный сериал с Олегом Меньшиковым.
Выбирайте и смотрите.
«Вообразите, – заявил однажды старший брат Петрова Валентин Катаев, входя в редакцию «Гудка» – что в стуле спрятаны сокровища. И вот некий человек узнает об этом и решает эти сокровища отыскать…» Фактически эти слова положили начало приключениям энергичного и предприимчивого молодого человека Остапа Бендера.
Обладая исключительной наблюдательностью и острым умом, писатели с ярким юмором изображали жизнь того времени. К примеру, знаменитый панегирик матрацу в романе был выражением ироничного отношения авторов к предмету восхваления – первое время в Москве Ильф жил на расстеленной на полу газете «Правда», и матрац был настоящей мечтой. Авантюрный роман «Двенадцать стульев», на написание которого ушло полгода напряженной кропотливой работы, принес своим создателям невероятную известность и успех. Так начался совместный творческий путь Ильи Ильфа и Евгения Петрова, переросший в крепкую дружбу двух замечательных людей, наделенных великолепным чувством юмора, искренностью, глубокой порядочностью и благородством – качествами, составляющими самую их суть. Те, кому посчастливилось знать писателей, отзываются о них с неизменной теплотой и глубоким уважением.
До работы в редакции «Гудка» оба занимались различной деятельностью: Петров (настоящая фамилия – Катаев) был обозревателем в телеграфном агентстве, ранее на протяжении трех лет служил в уголовном розыске; Ильф (наст. имя Иехиел-Лейб Файнзильберг) работал чертежником, бухгалтером, журналистом, редактором юмористического журнала. Обладая совершенно разным темпераментом, за десять лет творческой деятельности они настолько сблизились, что стали как бы единым литературным существом – настолько, что в единственной работе, которую они писали порознь – повести «Одноэтажная Америка», написанной поочередно – невозможно определить, чьему перу принадлежит каждая отдельная часть.
Во время путешествия по Америке, когда писатели работали над повестью, у Ильфа обнаружился туберкулез. В апреле 37-го, спустя год и три месяца после этого, Ильф умер. Петров тяжело переживал смерть друга. Он был подавлен и долгое время ничего не писал. Позже общие знакомые стали замечать, что характер построения фраз, интонации и даже некоторые привычки Ильфа вдруг стали очень отчетливо проявляться в Петрове. «Ильф словно продолжал жить в Жене» — писал в своих воспоминаниях Лев Славин. Во время Второй мировой Петров работал военным корреспондентом, писал заметки с фронтов для советской и зарубежной прессы. Оправиться после смерти Ильфа он так и не смог. Летом 1942 года Евгений Петров погиб во время налета фашистской авиации.
Обложка романа «12 стульев»Перу писателей принадлежит несколько замечательных книг и новелл. Приключения Остапа Бендера переведены на 35 языков, романы неоднократно экранизировались, в том числе и за рубежом. Творчество Ильфа и Петрова привлекает не только метким, живым юмором. Оно пронизано духом добра, любовью к высшим человеческим ценностям и бескомпромиссной беспощадностью к тупости, злобе, пошлости и нелепости.
СССР, период нэпа, 1927 год
В страстную пятницу в городе N умирает теща Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Перед смертью она сообщает ему, что в один из стульев гостиного гарнитура, оставшегося в Старгороде, откуда они бежали после революции, ею зашиты все фамильные драгоценности. Воробьянинов срочно выезжает в родной город. Туда же отправляется исповедовавший старуху и узнавший о драгоценностях священник Федор Востриков.
Примерно в то же время в Старгород входит «сын турецко-подданного» Остап Бендер…
Пересказывать перипетии сюжета, обыгранного в блестящих постановках Гайдая и Захарова, нет смысла.
Это фееричный роман-анекдот, полный искромётного юмора, иронии, острой и едкой сатиры. Произведение, которое ничему не учит, а самым обаятельным персонажем его оказывается плут Бендер – как самый остроумный, находчивый и непосредственный человек среди глупости, жадности, тщеславия и прочих людских пороков.
Искать смысл здесь тщетно. Не найти нравственного, не найти положительного героя. Всё, что есть – юмор. Смешно, действительно смешно, и когда читаешь, начинаешь понимать, что по настоящему смешного не так уж много в нашей жизни. Качественный юмор – это не безделица, это много, даже очень много.
Основные персонажи:
Остап Бендер – молодой человек лет 28, мошенник и бродяга;
Ипполит Матвеевич Воробьянинов (Киса) – бывший предводитель дворянства, партнёр Бендера по «концессии»;
Фёдор Востриков (отец Фёдор) – священник, участвующий в поисках сокровищ мадам Петуховой;
Безенчук – гробовых дел мастер;
Альхен (Александр Яковлевич) – заведующий домом соцобеса, застенчивый вор («голубой воришка»);
Коробейников – архивист, торгующий сведениями;
мадам Грицацуева – «знойная женщина, мечта поэта»;
члены «Союза меча и орала» - Елена Станиславовна Боур (бывшая любовница Воробьянинова); Полесов, Кислярский, Дядьев, Чарушников и др.;
чертёжник Коля и его жена Лиза (которую Воробьянинов водил в ресторан перед аукционом);
«людоедка» Эллочка и её муж инженер Щукин;
Авессалом Изнуренков – профессиональный юморист, «блеющий гражданин»;
Никифор Ляпис Трубецкой – стихоплёт (про Гаврилу);
сотрудники газеты «Станок», пассажиры корабля «Скрябин», любители шахмат местечка Васюки;
монтёр Мечников;
инженер Брунс.
«В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть».
«Когда поднялась луна и ее мятный свет озарил миниатюрный бюстик Жуковского, на медной его спине можно было ясно разобрать написанное мелом краткое ругательство.
Впервые подобная надпись появилась на бюстике 15 июня 1897 года в ночь, наступившую непосредственно после открытия памятника. И как представители полиции, а впоследствии милиции ни старались, хулительная надпись аккуратно возобновлялась каждый день».
«- Ну, царствие небесное, - согласился Безенчук. Преставилась, значит, старушка... Старушки, они всегда преставляются... Или богу душу отдают, -это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, значит преставилась. А, например, которая покрупнее да похудее - та, считается, богу душу отдает...
- То есть как это считается? У кого это считается?
- У нас и считается. У мастеров. Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели, не дай бог, помрете, что в ящик сыграли. А который человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, приказал долго жить. А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят: перекинулся или ноги протянул. Но самые могучие когда помирают, железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают. Так про них и говорят: "А наш - то, слышали, дуба дал".
Потрясенный этой странной классификацией человеческих смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
- Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
- Я - человек маленький. Скажут: "гигнулся Безенчук". А больше ничего не скажут».
«Перейдя из семинарии в университет и проучившись на юридическом факультете три года, Востриков в 1915 году убоялся возможной мобилизации и снова пошел по духовной. Сперва был рукоположен в диаконы, а потом посвящен в сан священника и назначен в уездный город N. И всегда, во всех этапах духовной и гражданской карьеры, отец Федор оставался стяжателем».
«-- Вы довольно пошлый человек, -- возражал Бендер,-- вы любите деньги больше, чем надо.
-- А вы не любите денег? -- взвыл Ипполит Матвеевич голосом флейты.
-- Не люблю.
-- Зачем же вам шестьдесят тысяч?
-- Из принципа!»
«Между тем помрачневший инспектор пожарной охраны спустился задом по чердачной лестнице и, снова очутившись в кухне, увидел пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании. Одни только Паша Эмильевич по-гурмански крутил головой и, снимая с усов капустные водоросли, с трудом говорил:
-- Такую капусту грешно есть помимо водки.
-- Новая партия старушек? - спросил Остап.
-- Это сироты, - ответил Альхен, выжимая плечом инспектора из кухни и исподволь грозя сиротам кулаком.
-- Дети Поволжья?
Альхен замялся.
-- Тяжелое наследье царского режима?
Альхен развел руками: мол, ничего не поделаешь, раз такое наследие.
-- Совместное воспитание обоих полов по комплексному методу?
Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без промедления, пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал.
В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок».
«В коридоре к уходящему Бендеру подошел застенчивый Альхен и дал ему червонец.
-- Это сто четырнадцатая статья Уголовного кодекса, - сказал Остап, - дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей.
Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром Яковлевичем, направился к выходу».
«Елена Станиславовна, имевшая о плашках в три восьмых дюйма такое же представление, какое имеет о сельском хозяйстве слушательница хореографических курсов имени Леонардо да Винчи, предполагающая, что творог добывается из вареников…»
«Остановились они в меблированных комнатах "Сорбонна". Остап переполошил весь небольшой штат отельной прислуги. Сначала он обозревал семирублевые номера, но остался недоволен их меблировкой. Убранство пятирублевых номеров понравилось ему больше, но ковры были какие-то облезшие и возмущал запах. В трехрублевых номерах было все хорошо, за исключением картин.
-- Я не могу жить в одной комнате с пейзажами, - сказал Остап.
Пришлось поселиться в номере за рубль восемьдесят. Там не было пейзажей, не было ковров, а меблировка была строго выдержана: две кровати и ночной столик.
-- Стиль каменного века, - заметил Остап с одобрением. – А доисторические животные в матрацах не водятся?»
«За ночь холод был съеден без остатка. Стало так тепло, что у ранних прохожих ныли ноги. Воробьи несли разный вздор. Даже курица, вышедшая из кухни в гостиничный двор, почувствовала прилив сил и попыталась взлететь. Небо было в мелких облачных клецках, из мусорного ящика несло запахом фиалки и супа пейзан. Ветер млел под карнизом».
«-- А теперь действовать, действовать и действовать! -- сказал Остап, понизив голос до степени полной нелегальности. Он взял Полесова за руку.
-- Старуха не подкачает? Надежная женщина?
Полесов молитвенно сложил руки.
-- Ваше политическое кредо?
-- Всегда! - восторженно ответил Полесов.
-- Вы, надеюсь, кирилловец?
-- Так точно.
Полесов вытянулся в струну.
-- Россия вас не забудет! - рявкнул Остап. Ипполит Матвеевич, держа в руке сладкий пирожок, с недоумением слушал Остапа, но удержать его было нельзя. Его несло. Великий комбинатор чувствовал вдохновение, упоительное состояние перед вышесредним шантажом».
«-- Кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не можете этого знать. Это - гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору».
«-- Ведь ты пойми, - закричал Коля, - какая-нибудь свиная котлета отнимает у человека неделю жизни!
-- Пусть отнимает! - сказала Лиза. - Фальшивый заяц отнимает полгода. Вчера, когда мы съели морковное жаркое, я почувствовала, что умираю».
«-- Этот вопрос, господа,-- сказал он с надсадой в голосе, - следовало бы провентилировать. На Дядьева он старался не смотреть. Владелец "Быстроупака" гордо рассматривал свои сапоги, на которые налипли деревянные стружки.
-- Я не возражаю,--вымолвил он, - давайте пробаллотируем. Закрытым голосованием или открытым?
-- Нам по-советскому не надо, - обиженно сказал Чарушников, - давайте голосовать по-честному, по-европейски – закрыто».
«Словарь Вильяма Шекспира по подсчету исследователей составляет 12 000 слов. Словарь негра из людоедского племени
"Мумбо-Юмбо" составляет 300 слов.
Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью».
«-- Я и похоронил. Кому же другому? Разве "Нимфа", туды ее в качель, кисть дает?
-- Одолел, значит?
-- Одолел. Только били меня потом. Чуть сердце у меня не выбили. Милиция отняла. Два дня лежал, спиртом лечился.
-- Растирался?
-- Нам растираться не к чему».
«С необычайной легкостью и безусловно ехидничая в душе над отсталыми любителями города Васюки, гроссмейстер жертвовал пешки, тяжелые и легкие фигуры направо и налево. Обхаянному на лекции брюнету он пожертвовал даже ферзя. Брюнет пришел в ужас и хотел было немедленно сдаться, но только страшным усилием воли заставил себя продолжать игру.
Гром среди ясного неба раздался через пять минут.
-- Мат! - пролепетал насмерть перепуганный брюнет.-- Вам мат, товарищ гроссмейстер.
Остап проанализировал положение, позорно назвал "ферзя" "королевой" и высокопарно поздравил брюнета с выигрышем. Гул пробежал по рядам любителей. "Пора удирать",-- подумал Остап, спокойно расхаживая среди столов и небрежно переставляя фигуры.
-- Вы неправильно коня поставили, товарищ гроссмейстер,-- залебезил одноглазый.-- Конь так не ходит.
-- Пардон, пардон, извиняюсь, -ответил гроссмейстер, - после лекции я несколько устал.
В течение ближайших десяти минут гроссмейстер проиграл еще десять партий.
Удивленные крики раздавались в помещении клуба "Картонажник". Назревал конфликт. Остап проиграл подряд пятнадцать партий, а вскоре еще три. Оставался один одноглазый. В начале партии он от страха наделал множество ошибок и теперь с трудом вел игру к победному концу. Остап, незаметно для окружающих, украл с доски черную ладью и спрятал ее в карман».
«Ипполит Матвеевич преобразился. Грудь его выгнулась, как Дворцовый мост в Ленинграде, глаза метнули огонь, и из ноздрей, как показалось Остапу, повалил густой дым. Усы медленно стали приподниматься.
-- Ай-яй-яй, - сказал великий комбинатор, ничуть не испугавшись,-- посмотрите на него. Не человек, а какой-то конек-горбунок!
-- Никогда,-- принялся вдруг чревовещать Ипполит Матвеевич,-- никогда Воробьянинов не протягивал руки.
-- Так протянете ноги, старый дуралей! -- закричал Остап»
«-- Так вот, - сказал Остап, оглядываясь по сторонам и понижая голос, - в двух словах. За нами следят уже два месяца, и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придется отстреливаться.
У Кислярского посеребрились щеки.
-- Мы рады, -- продолжал Остап,-- встретить в этой тревожной обстановке преданного борца за родину.
-- Гм... да! - гордо процедил Ипполит Матвеевич, вспоминая, с каким голодным пылом он танцевал лезгинку невдалеке от Сиони.
-- Да, - шептал Остап. - Мы надеемся с вашей помощью поразить врага. Я дам вам парабеллум.
-- Не надо, - твердо сказал Кислярский. В следующую минуту выяснилось, что председатель биржевого комитета не имеет возможности принять участие в завтрашней битве. Он очень сожалеет, но не может. Он не знаком с военным делом. Потому-то его и выбрали председателем биржевого комитета. Он в полном отчаянии, но для спасения жизни отца русской демократии (сам он старый октябрист) готов оказать возможную финансовую помощь.
-- Вы верный друг отечества!-- торжественно сказал Остап, запивая пахучий шашлык сладеньким кипиани.-- Пятьсот рублей могут спасти гиганта мысли.
-- Скажите, - спросил Кислярский жалобно, - а двести рублей не могут спасти гиганта мысли?
Остап не выдержал и под столом восторженно пнул Ипполита Матвеевича ногой.
-- Я думаю,--сказал Ипполит Матвеевич, - что торг здесь неуместен!
Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало:
"Браво, Киса, браво, что значит школа!" Кислярский первый раз в жизни услышал голос гиганта мысли. Он так поразился этому обстоятельству, что немедленно передал Остапу пятьсот рублей».
«Ипполит Матвеевич потрогал руками гранитную облицовку. Холод камня передался в самое его сердце.
И он закричал.
Крик его, бешеный, страстный и дикий,-- крик простреленной навылет волчицы, - вылетел на середину площади, мотнулся под мост и, отталкиваемый отовсюду звуками просыпающегося большого города, стал глохнуть и в минуту зачах. Великолепное осеннее утро скатилось с мокрых крыш на улицы Москвы. Город двинулся в будничный свой поход».
